Валерий Гаркалин — «Личное дело», часть вторая

Случилось так, что именно тогда мы встретились с Михаилом Зонненштралем, моим хорошим другом. К сожалению, этот великолепный актер уже ушел из жизни. Тогда мы поставили Мрожека вдвоем и показали свою работу художественному совету театра Сатиры, которым тогда руководил Валентин Николаевич Плучек. Тогда я сразу же был принят в труппу в качестве актера и защитил свой режиссерский диплом. В этом же году я получил свое первое приглашение на роль в кино. Вот такой удачный выдался год. А я ведь просто перешел с одной стороны Садового кольца на другую.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы все так прекрасно помните!

ГАРКАЛИН: Надо же мне как — то биографию запечатлеть. Вот и стараюсь, как могу.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, автобиографических и кинематографических фактов о Вас в Интернете очень много. Я посмотрел, что в последние 10 лет у Вас было много кино ролей. И получили Вы их в достаточно зрелом возрасте. Начиная с 46 лет, Вас снимают очень интенсивно.

ГАРКАЛИН: Да, все так и есть.

РУЖЕЙНИКОВ: А Вашей работе в театре это не мешает? Мне кажется, что это несовместимо совершенно.

ГАРКАЛИН: Есть такое, действительно. Кино мешает театру, а театр мешает съемкам в кино. К тому же такой жесткий график на здоровье сказывается не самым лучшим образом. Для меня все закончилось инфарктом. Кстати, мое первое заявление было связано именно с этим. Нужно уметь разделять жизнь и работу, тогда возможно, все не будет заканчиваться так печально и преждевременно. В том же что касается кинематографа и театра, то они всегда шли рука об руку.

САРАЛИДЗЕ: Мне попалась еще одна Ваша любопытная фраза, она философская, и мне очень бы хотелось понять, что Вы хотели этим сказать? «Артиста зритель любит и знает. А знает ли актер себя? Я в этом сомневаюсь». Что Вы имели в виду, говоря это?

ГАРКАЛИН: Да, действительно, я углубился в философию. Хотелось подобрать объяснение сложности этого мира и нашего в нем места. Кажется, Бернс говорил: «Я знаю все, но только не себя». Гениальная фраза, точнее не скажешь. И это касается не только артистов, а любого, живущего на Земле.

РУЖЕЙНИКОВ: Именно — любого.

ГАРКАЛИН: А тем более артист.

РУЖЕЙНИКОВ: Просто людям Вашей профессии это реже всего нужно.

ГАРКАЛИН: Да, пожалуй, Вы правы. Актер редко бывает сам собой.

САРАЛИДЗЕ: Бытует мнение, что актер это не совсем мужская профессия. Она накладывает некий отпечаток, появляются черты характера, свойственные больше женщинам.

ГАРКАЛИН: Не совсем справедливое утверждение.

САРАЛИДЗЕ: Речь сейчас идет не о театре «Кабуки», где актеры все мужчины, а обо всех остальных.

ГАРКАЛИН: Я считаю, что мужское и женское начало присутствует в каждом из нас. В современных мужчинах и без актерства, слишком много женственного. А дамы сейчас в деловой хватке и твердости характера фору дадут любому представителю сильного пола. Но для представителей актерской среды это признак профессионального отношения к делу. Анатолий Васильевич Эфрос называл актеров женской частью человечества за их вздорность и капризность.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот именно об этом и речь!

ГАРКАЛИН: Это чисто женское стремление всем нравится с первого взгляда, сейчас или уже никогда. Или умение накладывать грим. Это может только актер, обычному мужчине это в голову никогда не придет, да и не нужно это ему. Это нормально и естественно для представителей актерской среды, и в быту это редко проявляется — только на сцене.

САРАЛИДЗЕ: В жизни Вам это не мешает?

РУЖЕЙНИКОВ: Не угнетает Вас это все?

ГАРКАЛИН: Нет, ни в коем случае. Как это понятнее объяснить? Ведь настоящий артист должен выполнять любую творческую задачу, поставленную перед ним режиссером.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот тут я и призадумался, хочу ли я быть артистом?

ГАРКАЛИН: Если актер будет оглядываться на то, что говорят о его профессии другие, комплектовать по этому поводу, считайте, что художник в нем умер.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, Валерий, на днях я смотрел замечательный документальный фильм про Георгия Женева. Мне врезалась в память фраза Юрского, о том, что он не просто играл роль, а всегда выступал актером своего персонажа.

ГАРКАЛИН: Фраза эта, кстати, принадлежит великому Станиславскому, это высказывание о том, что настоящий артист, всегда, адвокат своей роли.

РУЖЕЙНИКОВ: Для меня это сложно. У Юрского это получается лучше, чем у меня.

ГАРКАЛИН: Просто Юрский знает это.

РУЖЕЙНИКОВ: А у Вас было такое в Ваших ролях? Я себе не представляю, например, адвоката Кроликова?

ГАРКАЛИН: Это оправдание любого поступка того человека, которого мне приходится играть, Кроликов — не исключение.

РУЖЕЙНИКОВ: Зачем это нужно?

ГАРКАЛИН: Актер это не тот, кто просто изображает персонаж, а тот, кто его чувствует. Наверное, так.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы уж извините меня за Кроликова. Не самый удачный пример. Просто это первый персонаж, который мне вспомнился. Попробуем отойти сейчас от «Ширли-мырли».

ГАРКАЛИН: Ну почему же не удачный? Я был адвокатом и для своего Кроликова тоже.

САРАЛИДЗЕ: Он у Вас получился очень обаятельным.

ГАРКАЛИН: Ему ведь этот алмаз был жизненно необходим.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, с этим фактом не поспоришь.

ГАРКАЛИН: Тут, как говорят, к доктору не ходи. Сам вопрос для меня очень интересный. Стать адвокатом своей роли — это исток, без которого не получится судьбы человеческой. Ведь любой актер не только играет персонажа, а воссоздает отношение к тому, что он делает. Очень важно передать не только само действие персонажа, но и его отношение к этому действию, поступку. Понимать подоплеку поступков, чувствовать внутренний мир своего персонажа — вот что такое настоящая, талантливая, актерская игра. Все кто сумел выработать в себе это адвокатское понимание роли, они по — настоящему великие актеры.

РУЖЕЙНИКОВ: Насколько я понимаю, на этом и основана вся знаменитая система Станиславского?

ГАРКАЛИН: Да.

РУЖЕЙНИКОВ: И к Чехову это не имеет никакого отношения?

ГАРКАЛИН: Нет, никакого.

РУЖЕЙНИКОВ: Я имею в виду Михаила.

ГАРКАЛИН: Я понял Ваш вопрос. Он пошел немного дальше.

РУЖЕЙНИКОВ: Да. Я могу сейчас только развести руками. А вот у нас вопрос про «Укрощение строптивой».

ГАРКАЛИН: Вот там я был таким адвокатом своей роли!

РУЖЕЙНИКОВ: Вы ведь в «Укрощении строптивой» главную роль играли?

ГАРКАЛИН: Так и есть.

РУЖЕЙНИКОВ: Там же главное действующее лицо — милейший человек! Зачем ему — то адвокат?

ГАРКАЛИН: Ну что Вы! Была у меня с ним связана некоторая печальная история, как и с Гамлетом, моей следующей ролью. Дело в том, что с ролью Петруччио связан был некий стереотип. Все представляли его как уверенного в себе типа, который с первого взгляда покоряет женщин. Играли эту роль великие мхатовские актеры, такие как Попов Андрей Александрович. Тех, кому посчастливилось играть эту роль, можно по пальцам на одной руке перечесть. Однако свой стереотип этой роли они уже создали. Я до сих пор помню, как вышел на сцену театра Сатиры, в день премьерного показа и в зале было много критиков. И одна дама сказала другой, мне потом ее слова передали. «Этому актеру еще доказать нужно, что он Петруччио».

РУЖЕЙНИКОВ: Сильно сказано!

ГАРКАЛИН: Вот я много лет подряд и занимался тем, что доказывал.

САРАЛИДЗЕ: В Интернете мне встретился такой интересный факт из Вашей биографии, его не назовешь официальным, но все же... Там описывается период, когда Вам пришлось, что называется, ломать стереотипы комедийного актера. Насколько сложным был этот процесс лично для Вас?

ГАРКАЛИН: Этот факт биографии как раз и относится к периоду работы в театре Сатиры в роли Петруччио. Это роль комедийная, но очень сложная в исполнении, ведь Шекспир очень религиозный автор. Для него высокое искусство соотносится с небесами. На премьере спектакля был мой хороший друг Саша Балуев. Так вот он во время спектакля, на полном серьезе, спросил у другого актера: «Слушай, точно у них все хорошо закончится?».

Валерий, раз уж Вы сами обмолвились о своей болезни, после инфаркта Ваше отношение к профессии не поменялось? Сейчас я имею ввиду не количество съемочных часов или время, проведенное на репетициях. Внутреннее Ваше отношение к актерской профессии никак не изменилось после того, что произошло?

ГАРКАЛИН: И да, и нет. С одной стороны, жизнь продолжается, и без работы я ее себе не представляю. Если прекратится работа, прекратится и моя жизнь. Это одинаково для всех и на все времена. Но к жизни и работе я стал относиться более, философски.

РУЖЕЙНИКОВ: Это просто чтобы с голоду не умереть?

ГАРКАЛИН: Это конечно уж слишком грубо. Смысл все же в том, что в жизни надо чем — то заниматься.

РУЖЕЙНКОВ: Понятно. А такого, чтобы жить и умереть на сцене больше уже нет?

ГАРКАЛИН: Даже не знаю, как Вам сказать?

РУЖЕЙНИКОВ: Говорите все как есть.

ГАРКАЛИН: Великий Товстоногов говорил: «Мне глубоко плевать, что станется с моим театром по ту сторону добра и зла». Отвечу его словами...

РУЖЕЙНИКОВ: Да, очень верный ответ. Лучше и не скажешь. Вот вопрос интересный пришел: «Валерий, у Вас есть брат-близнец?».

ГАРКАЛИН: О, это история очень печальная, в духе традиций индийских кинолент. Картина «Ширли-мырли» без этого не обошлась, там мне пришлось гримироваться не один раз. Такая душераздирающая история о брате — близнеце, которого долгое время скрывали. Как называлась аналогичная история у Дюма?

САРАЛИДЗЕ: «Железная маска» называлась.

ГАРКАЛИН: Да, теперь вспомнил — «Железная маска». Мой папа тогда в эту историю поверил, не в фильм, а в то, что о нем писали. Это была наша первоапрельская шутка, но мне так и не удалось папу переубедить. Он сказал, что мама эту тайну с собой в могилу унесла. Папа мой сейчас уже умер, у него несколько инфарктов было.

РУЖЕЙНИКОВ: Печальная история!

ГАРКАЛИН: Да ужас, не думал, что наш розыгрыш так далеко зайдет. Наши люди верят всему написанному безоговорочно. Мне вот даже отца переубедить не удалось, хотя я всяческие доводы и аргументы приводил. Он придумал свою страшную версию событий и не хотел меня слушать. Вот она сила печатного слова.

САРАЛИДЗЕ: Ну, все же россияне самая читающая нация.

ГАРКАЛИН: Вот расскажи я подобную историю, никто мне не поверил бы, но в написанное верят свято.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, мы в любом случае не поверили бы, поскольку знаем, как все эти сенсации создаются.

САРАЛИДЗЕ: Валерий, хотелось бы спросить у Вас по поводу жанра комедии. Придется Вам сейчас за него ответить.

ГАРКАЛИН: За весь комедийный жанр?

САРАЛИДЗЕ: Мои друзья большие поклонники старой советской комедии. Они были действительно гомерически смешными. В нашем российском кино тоже встречаются интересные работы, некоторые мне даже очень нравятся. Но вот комедий нет вообще. Хотя много кассовых фильмов, масштабных, с размахом снятых.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, это утверждение справедливое!

САРАЛИДЗЕ: Я не могу даже припомнить ни одной нашей новой комедии, которая вызывала бы смех. Разве только «Менялы», но ее сняли уже давно. С того времени ничего, даже отдаленно схожего, не появилось.

ГАРКАЛИН: Да уж, в комедийном жанре и впрямь застой наблюдается.

РУЖЕЙНИКОВ: Причем, часто случается так, что вроде бы и картинка не плохая и актерская игра впечатляет, но, в общем и целом не складывается.

САРАЛИДЗЕ: Все же комедия, в первую очередь, должна смешить.

ГАРКАЛИН: Вот в этом Вы правы, ведь культура смеха это особая статья, выстраивается она на парадоксах, несочетаемости одного с другим. Вспомните хотя бы Чаплина и его неуклюжего героя. Тогда люди смеялись над маленьким человечком, который все время падал. Сейчас это уже не смешно, мне от этого вообще плакать хочется. Но все, же в основе всего смешного лежит литература с ее трагикомическим осмыслением бытия. Вспомните картину... секунду, вылетело из ума ... «Неоконченная пьеса для механического пианино», снятую Михалковым?

РУЖЕЙНИКОВ: Как же Вы могли забыть великого и непревзойденного...

ГАРКАЛИН: Я не Михалкова забыл, а название его фильма.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, название сложное. «Сашенька, сними эту шляпу» — моя любимая фраза из этого кинофильма.

ГАРКАЛИН: Да, и если вспомните сейчас сюжет картины, там главный герой после череды сложных душевных метаний решается на самоубийство и падает с крутого обрыва, но место оказывается не глубоким. И для зрителя это было смешно. Анатолий Васильевич Эфрос после себя оставил множество прекрасных книг, одна из которых «Репетиции — любовь моя». В ней он как раз говорит об этом эпизоде. Ему он показался слишком натянутым, поскольку намерения у героя были серьезными, и остановить его вот так просто не удалось бы. Поверьте, этот великий режиссер знал все о природе смешного. И он считал, что смеяться над этим не стоит, скорее плакать. Но, так или иначе, возможность смеяться и плакать одновременно дает нам именно литература.

РУЖЕЙНИКОВ: Валерий, вы о нас слишком хорошо думаете.

САРАЛИДЗЕ: А как же комедии Гайдая? А это ведь классика кинематографического юмора.

ГАРКАЛИН: Здесь тоже не обошлось без талантливых сценаристов. Вы ведь не читали сценарии этих комедий?

РУЖЕЙНИКОВ: Минуточку ... Например, о «Самогонщиках» мы знаем, что это была одна сплошная импровизация, какой там сценарий. Обычная комедия положений.

ГАРКАЛИН: Вот здесь я Вас сильно разочарую. Там тоже был сценарий, режиссерский. И это была основа основ. Если литературная канва отсутствует, поверьте мне, никакая картинка, трюки и спецэффекты картину не спасут. Фильм не будет состоятельным. Из ничего и выйдет ничего — не я сказал, Шекспир. Если нет основы, в результате получится комедия, которая никого не способна рассмешить.

РУЖЕЙНИКОВ: И все же не совсем понятно, причем здесь литература?

ГАРКАЛИН: Я говорю об успешном сценарии. Когда мне предложили роль.