Валерий Гаркалин: «На сцене я не стесняюсь «обнажаться»

В сентябре в Крыму с аншлагами прошел спектакль-антреприза «Стриптиз» с Александром Андриенко и Валерием Гаркалиным. Так, 13 сентября «Стриптиз» смогли увидеть симферопольцы, 14-го — севастопольцы и 15-го — ялтинцы (причем в рамках VI Международного фестиваля «Театр. Чехов. Ялта»). Эта пьеса написана польским драматургом Славомиром Мрожеком в 1961-м году (он умер чуть больше месяца назад в возрасте 83 лет), а на сцене Московского театра «Человек» она успешно идет вот уже 21 год. Главный герой этого авангардного спектакля, Валерий Гаркалин, дал небольшое интервью в рамках гастролирования Крымом.

— Валерий Борисович, о «Стриптизе» пишут, что он взорвал театральную Москву. Теперь вы приехали взрывать театральный Крым. Чем вам интересен этот спектакль? Приятен или противен вам ваш герой?

— Я никогда не играю героев, которые мне противны. Все-таки актерская профессия тем и интересна: ты можешь играть именно то, что тебе нравится, что находит отклик в твоем сердце. А вообще, хороший артист должен быть адвокатом своей роли и уметь найти оправдание даже злодею. Кроме того, пьесу написал один из великих драматургов всех времен и народов, основоположник польского абсурдизма. Мрожек много лет провел в изгнании, потом вернулся в родной Краков — и организовал фестиваль своих пьес. Мы поехали со «Стриптизом». Мрожек видел все спектакли, но ни к кому не зашел за кулисы, а к нам зашел. Он обнял меня и сказал: «Спасибо за театр вообще». Мне по душе эта драматургия, исходящая еще от Чаплина, в ней нет обыденных решений. Я всю свою жизнь стремился к этому способу самовыражения на сцене.

— В спектакле речь идет прежде всего о душевном стриптизе. А легко ли вам в жизни обнажать свой внутренний мир?

— Я живу в обществе, где принято скрывать свои подлинные чувства, не вываливать все наружу. А сцена — как раз то место, где это можно делать. На сцене я не стесняюсь «обнажаться». Когда говорят, мол, ой, как неприлично — вот здесь и начинается театр. В жизни я, конечно, не такой открытый человек.

— Кое-кто из режиссеров называет антрепризу бедой современного театра. А когда вас упрекнули в том, что вы участвуете в антрепризных спектаклях, вы сказали, что они прекрасны своей недолговечностью, мол, зрительский спрос упал — и все. Судя по тому, сколько в Крым приезжает известных артистов, антреприза сегодня — востребованное явление. Но может ли оно конкурировать с традиционным репертуарным театром?

— Антреприза — вещь мировой практики. Каждый спектакль создается из соображений финансовой выгоды. Весь мир так делает, это только наша страна около 70 лет жила как у Христа за пазухой, на государственных дотациях. Но вся эта система рухнула, общественные отношения поменялись — а значит, должен поменяться и театр. Стационарные театры еле сводят концы с концами, актеры там получают какое-то жалкое жалование... Вот и нужно идти туда, где больше платят, где ты не умрешь с голоду вместе со своей семьей. В антрепризе ничего дурного нет, ты работаешь — и получаешь деньги, ты хорошо работаешь — и получаешь хорошие деньги. Но, я считаю, эти две формы существования искусства не стоит противопоставлять. В конце концов дотационные учреждения вместе с их многолетними спектаклями уйдут из жизни навсегда, и антреприза окончательно будет владеть миром. Что касается качества... Знаете, я не могу похвастаться, что, работая в двух академических театрах, играл в сплошных шедеврах. Были постановки, из-за которых мне до сих пор стыдно. А в антрепризах я не помню такого. Хотя проект могли закрыть — если не было спроса.

— И публика со временем классическим спектаклям предпочтет авангардные?

— Нет, так сказать нельзя. Просто появилась возможность выбирать... Театр стал настолько большим, что...

— В мае вы дебютировали как режиссер антрепризного театра с постановкой «Сосед на неделю, не больше» — о классическом любовном треугольнике. Почему эта тема? И еще: как-то в интервью вы сказали, что искусство должно быть позитивным. То есть вы категорически против беспросветного депресняка на сцене?

— В первую очередь я решил поставить этот спектакль, так как мне показалось, что в нашем отечестве плохо понимают комедийный жанр. Многие воспринимают его так: сидят на диване, как мы сейчас с вами, «говорящие головы» и разговаривают. Вот я и хотел доказать, что настоящая театральная комедия — это не кривлянье, это тяжкий труд и бесконечный отбор средств, необходимых для этого жанра. А насчет позитивного искусства... Да, я против. Хорошо, когда два жанра — и комедия, и трагедия — смешиваются, ведь эти полярные состояния должны всегда соседствовать.

— В Крыму, наверное, бывали раньше?

— Неоднократно — и со спектаклями приезжал, и просто отдыхать. Любовь к Крыму, особенно к черноморскому побережью, — особая страница моей личной жизни, я так любил бывать здесь с женой и дочкой, когда еще наша семья была целой... Это, правда, было давно, но, видите, пути господни неисповедимы — я опять здесь.

— Вы преподаете в ГИТИСе и в том числе проводите отбор потенциальных студентов. Изменились ли как-то критерии отбора? Какое, например, значение имеет внешность будущего актера?

— Ну, все имеет значение — и внешность, и внутренние данные. Женщина должна быть обаятельной и красивой, мужчина должен быть... обаятельным и красивым. Но так как я воспитываю артистов мюзикла, они должны уметь исполнить любое творческое задание. В Москве очень много мюзиклов, а универсальных артистов, способных сыграть в них, мало. В основном все артисты драмы, которые разве что умеют петь. А в Америке не так, там любой актер и поет, и танцует, и в драматических постановках играет.

— У нас в редакции очень удивились, когда узнали, что в следующем году вам исполняется 60 — привыкли к вам молодому, энергичному. Ощущаете себя на свой возраст?

— Знаете, возраст — это некое условное обозначение. Можно ощущать себя на 15—20 лет, будучи при этом стариком, а можно и наоборот. Я иной раз своим студентам говорю: «Такое чувство, что вам всем под 80, вы прожили большую изнуряющую жизнь...» Посмотрите на Зельдина, человеку почти 100 лет, но разве скажешь, что это глубокий старик? У меня нет ощущения, что я старый, я не собираюсь стареть. Мне кажется, что еще десятилетие я вполне могу жить такой же полноценной жизнью.

— А что бы вы попросили в свой юбилей у небес, у ангела-хранителя?

— Я бы очень хотел продолжиться в жизнях дочери и внука и чтобы их жизни были долгими и счастливыми. Для себя я бы ничего не попросил, а вот для внука, для маленького Тимоши, которому всего полтора года, попросил бы, чтобы у него все сложилось, чтобы он не болел.