Валерий Гаркалин: На экране я — обаятельный мерзавец
В последние годы на долю известного артиста выпали тяжелые испытания: два инфаркта, клиническая смерть, потеря жены... Но сейчас он снова в строю: играет в театре и кино, преподает в ГИТИСе. Гаркалин отпустил бороду, похудел и производит впечатление счастливого человека. Зрители смоленского «Современника» признавались: чтобы достать заветный билетик на встречу со знаменитым актером, они занимали очередь с шести утра...
«Дите Курского вокзала»
— В кино вы играете, в основном, злодеев, а в театре — серьезные роли вроде Гамлета. Чем объясняется такое неравновесие?
— Да, в кино я, в основном, обаятельный мерзавец. У меня был потрясающий коллега — Андрюша Панин, мы вместе играли в спектакле по замечательной пьесе Гришковца «Зима». Помню, он беседовал с одним дотошным журналистом: «A какие у вас планы?» — спрашивал тот. «Планов у меня громадье, — отвечал Панин. — Буду сниматься в такой-то картине!» «A кого вы будете там играть?» Я уверен, что он просто не выдержал натиска и раздраженно сказал: «Ну посмотрите на мое лицо: кого я могу играть?» Кино — это, прежде всего, фактура, внешний вид... Я вот в фильме «Катала» исполняю роль доброго человека, но уголовника.
— В одном из интервью вы назвали себя «дитем Курского вокзала»...
— Это абсолютная правда!
— Просто картинка при слове «вокзал» рисуется не очень красивая.
— Я жил рядом с ним, много времени проводил на рельсах и платформах. Тогда он был не такой мерзкий, как после ремонта.
— Как вам удается не опускать руки в сложных ситуациях?
— Есть то, с чем я никогда не смогу смириться — несколько лет назад из жизни ушла моя жена (Екатерина Гаркалина умерла в 2009 году от рака, — Прим. автора). Незадолго до этого я перенес два тяжелых инфаркта. Возможно, это пошатнуло и Катино здоровье. Такое горе никогда не уйдет от нас с дочерью, да мы и не стараемся от него бежать — нужно его просто прожить.
Как Ширвиндт Гаркалину «Ширли-Мырли» устроил
— Валерий Борисович, вы долгое время служили в Театре сатиры, где наверняка работали с нашим земляком Анатолием Папановым...
— Так получилось, что я пришел туда в год смерти Папанова и Андрея Миронова, ведь они покинули этот мир с разницей в девять дней. Это была самая трагическая страница в истории театра — рухнул сразу весь репертуар, труппа была в растерянности. Про Анатолия Папанова еще при жизни ходила легенда, что он на репетициях играл лучше, чем на показах. Такое бывает, когда артист находится в поиске выразительных средств, это настоящее актерское завоевание роли. Поэтому на репетиции к нему приходил весь театр! А Миронов наоборот блистал на премьерах. Говорили, что репетировал он страшно трудно, в вечном поиске и муках, зато на показах буквально взрывал зал великолепной игрой. К слову, на первых порах в театре даже говорили, что с таким подходом к работе из него толку не выйдет. Папанов с Мироновым существовали в одних и тех же стенах совершенно по-разному, но это были столпы Театра сатиры!
— Скажите, после ухода из театра вам удалось сохранить дружеские отношения с Александром Ширвиндтом?
— Мы не смогли сохранить творческие отношения и даже какое-то время были врагами (по слухам, Ширвиндт уволил Гаркалина из театра за участие в антрепризах, хотя сам актер это отрицает. — Прим. автора). Я читал некоторые его интервью, где он, мягко скажем, нелестно обо мне отзывался. Видимо, я этого заслужил. Мне кажется, что при ссоре причину надо видеть не в том, кто вам «насолил», а в самом себе. Помирила нас Катя, когда еще была жива. Мы сидели вместе с ней в кафе ЦДЛ — центрального дома литераторов. Там собирается публика — выпивает, закусывает, сплетничает... Я все время вспоминаю при этом такой анекдот. В гримерке сидят два актера и слышат, что за кулисами празднуют премьеру какого-то спектакля и очень по этому поводу переживают. «Не позвали — забыли!» — вздыхает один актер, подливая водку в стакан другому. Тот произносит: «Не позвали — помнят!»
Так вот, за столиком мы сидели с Катей. Мимо шел Александр Анатольевич со своей женой, и я смутился. Мы давно не подавали руки друг другу и нужно было вновь делать вид, что мы незнакомы. Вдруг Катя поднялась и бросилась в широкие объятия Ширвиндта: «Александр Анатольевич! Я хочу познакомить вас со своим мужем!» Он повернулся, «вошел в роль» и говорит: «Да? Надо же, какой интересный человек! Познакомьте меня с ним» Я пожал протянутую руку и представился: «Валерий!» «Александр!», — потряс он мою и вдруг резко дернул ее, прижимая меня к своей груди: «Сволочь!» Я тут же парировал: «От сволочи слышу!» На этом наша ссора закончилась, мы вновь полюбили друг друга. В общем, то, что произошло между нами — это недоразумение.
«Благодаря Меньшову я попал в энциклопедию отечественного кинематографа!»
— А какие впечатления остались у вас от съемок в «Ширли-Мырли»? Не приключилось ли с вами реальное раздвоение личности?
— Я бесконечно благодарен Владимиру Меньшову: его выбор все-таки остановился на мне. Всем известно, что он очень сомневающийся «художник», редко, когда бывает тверд в намерениях при утверждении актеров на роли в своих немногочисленных картинах. Но он всегда попадает в голову и сердце зрителя. Именно это умение принесло ему «Оскар». Этот фильм был просто обречен на успех. Меньшов позвал туда всех звезд: Нону Мордюкову, Армена Джигарханяна, Олега Табакова, Инну Чурикову, Олега Ефремова... «Ширли-Мырли» — это энциклопедия отечественного кинематографа.
Понимание с Меньшовым я нашел не сразу. Я ведь как привык? За камерой всегда стоит не только оператор, но и режиссер. По его реакции я всегда понимал, как сыграл: если мне улыбались, значит, сцена удалась, если не проявляли радостных чувств, то я просил еще один дубль... А в «Ширли-мырли» как ни посмотрю на Меньшова, так он все время глаза прячет. У меня на этой почве возник комплекс неполноценности, я перестал верить в себя... Однажды в гримерке пожаловался Инне Чуриковой: «Меньшов меня не любит, я, наверное, уйду из картины!» Она не выдержала моего нытья и жестко ответила: «Что ты слюни на кулак наматываешь? Прямо сейчас пойди и скажи ему об этом по-мужски!» Я резко встал, открыл двери, а там по гулкому коридору «Мосфильма» шагает Владимир Валентинович. Я остановил его диким криком: «Вы не любите меня!» Он мне потом признался, что подумал: «Гаркалин сошел с ума. А с сумасшедшим лучше всего разговаривать его языком». И тогда он сказал: «Я?!», упал на пол и пополз ко мне на коленях. «Я люблю тебя! Почему ты так считаешь?», — спросил он, зажимая в крепких объятиях мои ноги. «Вы стоите возле камеры и не улыбаетесь», — ошарашено пролепетал я. «Я буду улыбаться!», — пообещал Меньшов, встал, отряхнул брюки и исчез в недрах «Мосфильма». Я заглянул в гримерку к Чуриковой: «Все нормально, я остаюсь!»
Сейчас мы встречаемся с Меньшовым на театральной сцене, играем в спектакле двух друзей, а в перерывах вспоминаем о съемках в «Ширли-мырли» как о лучшем периоде своей жизни. Кстати, все истории «раздвоения» моего героя мы сочиняли вместе.
— Именно в этой картине у вас сложился весьма крепкий творческий тандем с Арменом Джигарханяном. Вы дружны?
— Я для него иначе как сыночкой не называюсь. Расскажу одну историю. Дело было в украинском Борисполе. Мы втроем — я, Армен Борисович и Наташа Гундарева — отыграли там в спектакле и невероятно торопились на рейс, чтобы улететь в Москву. Каждого из нас в столице ждали срочные дела. Армен Борисович, как известно, большой любитель медленной ходьбы и плелся сзади. А Наташка была очень собранной, она забежала вперед и нас торопила: «Валера, — кричала она мне, — тащи быстрей сюда этого армянина! Опаздываем!» Ее фраза была роковой. Откуда ни возьмись перед нами выросли два молодых милиционера, они внимательно всматривались в лицо Армена Джигарханяна. Он тоже блаженно прищурился, ожидая, что ребята попросят автограф. Его популярность всегда была бешеной — казалось, что его узнают даже на Луне! Но они подошли, и, не глядя на меня, сказали Джигарханяну: «Ваши документы!» Я решил подыграть: «Ну что, лицо кавказской национальности, приехали?!». И он, человек с необыкновенным чувством юмора, протянул милиционерам книжечку в бордовой обложке: «A ведь когда-то была великая хорошая страна...»